Среди театральных профессий импрессарио – в числе самых загадочных. У них почти не берут интервью, они редко говорят от своего имени в публичном пространстве, а если говорят, то не о себе, а о проектах, которые им нужно поставить на крыло. Даже о пилоте пассажирского рейса мы обычно знаем больше: хотя бы имя. Но редко запоминаем.
Имя героини этого разговора запомнить, определённо, стоит: Елена Харакидзян, создательница фестиваля «Опера априори» и агентства Apriori arts, но не только. Может быть, в первую и главную очередь Елена – создательница особого музыкального подраздела реальности со своими обыкновениями и законами, традициями и сюрпризами. Может быть, этот мир тоже можно сравнить с самолётом, который как будто бы часть Земли, от которой оторвался, но всё-таки и движущийся небесный ковчег, вполне автономный. Но даже у неё не получилось рассказать о себе больше, чем о работе. Что ж, пристегните ремни, мы взлетаем.
– На сайте «Оперы априори» написано, что ты «продюсер, антрепренёр, редактор, управляющая делами музыкантов и оперных певцов». А как ещё можно определить твою профессию?
– Я массовик-затейник и главный пионервожатый. Иногда, гласно и негласно, я выполняю ещё функции кастинг-директора.
– При этом ты говоришь, что ты социофоб.
– Нет, я социопат. Я общества не боюсь и не избегаю.
– Как это сочетается?
– Прекрасно сочетается. Потому что это такой аквариум, в котором я спасаюсь от всего остального большого мира.
– Ты выбрала эту дорогу или она тебя?
– Конечно, я в детстве не мечтала, что вот, мол, вырасту и стану продюсером. Я родилась в этой среде, была-музыкально-театральным ребёнком и хотела, конечно, исполнять джаз.
– Не жаль, что не стала?
– У меня хватает ума не петь, хотя некоторые друзья-музыканты обещают создать для меня ситуацию, когда я буду не в силах отказаться.
– То есть это с самого начала было не твоё?
– Я шесть лет выступала на Кремлёвских ёлках и зайчиком, и крыской, и пионером, потому что каждый год пионеры спасали Снегурочку — и, кстати, прилично зарабатывала: свою первую зарплату я получила в девять лет. А в десять я уже сама купила себе велик. Но, главное, я очень любила импровизировать, и папа меня приучал к этому всё время — говорил, что таким образом и ухо тренируется, и мозг.
Папа был уверен, что я смогу поступить и на вокальное отделение, и на фортепианное одновременно. Но когда мне было пятнадцать, в мою жизнь вмешались Фёдор Достоевский и Фридрих Ницше. После этого я сказала, что всё это ваше лицедейство мне не подходит. Это был кризис последнего года в школе.
– Семья расстроилась?
– Моя семья, мои близкие всегда помогали мне, создавали все условия, чтобы я могла заниматься любимым делом, даже если были в корне не согласны. Именно делом, не работой. Как говорил папа, если ты занят любимым делом, ты ни минуты в жизни не будешь работать. Так и есть.
– …и ты стала заниматься философией как профессией.
– Закончила Философский факультет РГГУ, потом Институт Европейских культур по специальности «культурология».
– …причём европейской философией…
– Я вообще-то не человек исключительно европейской культуры. Во-первых, я наполовину армянка, и было бы странно как-то игнорировать мой внутренний ориентализм. Это генетическая память. Во-вторых, я выросла в многонациональном государстве. Но главное — я всегда, как избушка, стояла к Востоку передом. Этому есть масса подтверждений с детства.
Хорошо помню, как в 1984 году убили Индиру Ганди. Мне было девять лет, и эти события меня совершенно потрясли. Друзья моих родителей, которые были связаны с дипмиссией, служили в это же время в Индии и во Вьетнаме, и многое я узнала от них, а в четырнадцать лет уже учила японский язык.
Я очень интересовалась страноведением и дико много читала по этому поводу. Когда Советский Союз пал, границы открылись, и мы стали ездить, люди часто удивлялись, что я где-то оказалась в первый раз, потому что я знала, куда свернуть, как пройти, где что разыскать.
– Но Восток же не монолитный. Я знаю, что у тебя особенная связь с Индией.
– Индия — это не место, а состояние души, it’s not a state, it’s a state of mind. Многое в моём мировоззрении связано с йогическими практиками. Даже моя англомания целиком и полностью коррелирует с Ост-Индской компанией.
– И всё-таки ты как продюсер занимаешься западной музыкой.
– Так называемая восточная музыка воспринимается с приставкой «этно», даже индийская классическая музыка — здесь о ней до сих пор мало знают, как, впрочем, и в Индии о европейской. Просто параллельные миры. Колониальные времена под англичанами, а в некоторых штатах под французами и португальцами, совершенно не изменили эту ситуацию.
Но у меня есть одна затея, которой я надеюсь сейчас заняться, потому что у меня наконец-то появились близко знакомые индийские музыканты. Я считаю, что концептуальных — подчеркиваю, концептуальных, то есть идейных — связей между классической индийской и европейской барочной музыкой гораздо больше, чем между барочной и романтической. И я хочу показать это взаимопроникновение, переплетение. У меня есть дюжины проектов, связанных с этим, написанные десять, пятнадцать лет назад.
– Не жалеешь, что не начала осуществлять их раньше?
– Нет. Как говорят немцы, «für alles kommt die Zeit», всему своё время. Если чего-то не случилось, значит, время для этого ещё не пришло.
– И если в юности тебя захватила философия, то музыкой заниматься просто было не время?
– Я ушла в науку, и у меня не было никакого желания возвращаться. Мне очень нравилось учиться, и по сей день нравится. И тогда я просто училась и училась. Ничем больше не занималась. Ну, кроме того, что если уж ты играешь на пианино, то ты всё равно играешь на пианино. И для себя играешь, и на всех тусовках, потому что на какой-то стадии веселья все всё равно захотят петь, и будет нужен тапёр.
– Академическая среда тебя приняла? Ты кандидат наук?
– Нет. И никогда не хотела. Так же, как и преподавать. Мне и потом предлагали вести, например, курс продюсерского мастерства. Но я смотрю на это как на учительство в восточном контексте. Должна собраться вокруг тебя какая-то паства, которая покажет, что действительно кому-то интересно то, что ты говоришь. Вот как на царство раньше призывали. Нельзя просто окончить институт и пойти работу работать. Не в этой области точно. Так что я отказывалась, несмотря на все уговоры, на то, что я узнала, поняла кое-что уникальное про Ницше, как считал мой профессор-научрук. Но это не для меня. Когда самой всё понятно, мне дальше неинтересно заниматься темой. Зачем, для галочки?
– Ради карьеры?
– Слово «карьера» я очень плохо понимаю применительно к себе. Вот для других людей…
– Поэтому ты решила помочь с карьерой тем, кто остался по ту сторону кулис?
– Нет, ничего такого не было, всё получилось само собой. Как всегда, я занималась тем, что я люблю. Так случилось, что мы с однокурсницей из моего второго института, у которой муж был художником, решили помочь с организацией выставок. Это было хобби, за которое никто не платил и никто не получал денег. Потом у нас появилось имя, стали приходить заказы.
– И ты стала их принимать.
– Так нельзя сказать. Есть люди, с которыми я никогда не стану работать.
– Потому что уже обожглась?
– Это тоже.
– Все мы про кого-нибудь жалеем, что связались.
– Мне кажется, что если что-то было в жизни, это нельзя ластиком стереть. Как же я дальше без этого опыта? Все, кто попадается на нашем пути — это наши учителя.
– Но для новых людей ты всегда открыта?
– Мне очень часто предлагают взяться за кого-нибудь, ставя какие-то условия. Это для меня совершенно невозможно.
– Ты должна сама найти артиста?
– Люди, которые тратят своё время на то, чтобы забить мой ящик своими резюме и записями, попросту теряют время, потому что я фаталист, я верю в его величество Случай. Бывает, что кого-то хочется послушать, или что какое-то имя вдруг начинает мне постоянно попадаться, но это всегда происходит исключительно по любви.
– То есть ты не веришь, что можешь полюбить артиста, который сам тебя нашёл?
– Иногда мне говорят: вот ты не открываешь письма, а вдруг там новый Гленн Гульд? Я на это отвечаю: Гленн Гульд не будет рассылать свои записи, ему некогда, он должен играть. Так что я полагаюсь на стечение обстоятельств.
– И так было всегда?
– Когда тебе двадцать семь, то можешь экспериментировать, но когда тебе под пятьдесят, очень странно не делать выводов из количества грабель, на которые ты в жизни наступал. Но если я услышу хороший голос или интересного пианиста, грабли никак не остановят меня от того, чтобы ринуться всей душой ему на помощь.
Я искренне считаю, что таланту надо помогать, а бездарность пробьётся сама.
– Тебе не интересно открывать новые имена?
– У меня нет такой цели, но иногда это тоже получается само. Например, как-то раз мы пришли на «Свадьбу Фигаро» в Большой театр послушать моего друга Андрея Жилиховского. В остальном там можно было спать, пока, наконец, не появилась Барбарина — Альбина Латипова. Теперь её все знают.
– Варвару Мягкову, можно сказать, тоже сделала известной ты.
– Я услышала её тогда же, когда и все: когда Вадик Холоденко и Лукас Генюшас запостили видео с Бахом в соцсети, после чего на неё сразу обратили внимание Рома Минц и Боря Березовский, а потом уже я подхватила. Мне тогда показалось, что, когда Варя играет, я вхожу в капсулу – и она взлетает вверх, в безвоздушное пространство! У меня до сих пор каждый раз такое чувство. Не знаю, как она это делает, хотя мы близкие подруги. Да она, кажется, и сама не знает.
– Может быть, это тоже проявление судьбы?
– Конечно, здесь важен и возраст, и жизненный путь. Варя – особенный человек, она до сих пор удивляется, что столько людей хотят её послушать.
– И снова парадокс: артисты прославились, потому что ты занялась ими как агент, то есть ты, восточный человек, приняла совершенно западную бизнес-модель.
– Это очень болезненная тема, потому что на ней я сломалась. У меня изначально не было ни бизнеса, ни модели, ни, тем более, бизнес-модели. Я отдаю себе отчёт в том, что моё падение в долговую яму – это результат неумения жить по системе западного капитализма. Потому что не брахманское это дело – заниматься тем, чем занимаются вайшьи. Я очень благодарна 2020 году за то, что он остановил меня, как коня на скаку. Из-за того, что четыре месяца не было живых мероприятий в Москве, высвободилось время на раздумья, и мне пришло откровение, что самая большая ошибка, которую я когда-либо сделала, была в том, что я поверила, будто люди, которые возглавляют концертные организации, фестивали, театры – они старше, умнее, мудрее, давно этим всем занимаются, и на этом основании точно знают, как должно быть.От этих людей в мой лексикон попало страшное слово «окупаемость». И ещё: «бюджет».
– То есть – долой прибыль?
– Изначально я не ожидала, что этим вообще можно зарабатывать.
– Значит, ты работаешь не ради денег. А ради чего?
– Ради Вечности. Мне не всё равно, в каком мире я живу. Я делаю своё дело ради гармонизации пространства и гармонизации человеческого существа на молекулярном уровне.
– Кто зашёл на устроенный тобой концерт, выйдет изменённым?
– Кто-то да, кто-то нет. Все ж не равны в «базовых комплектующих». Ни в коем случае нельзя заигрывать с публикой и идти у неё на поводу.
– Публику нужно растить, учить?
– Надо. Мне нравится клубная система, система своих людей. Мне нравится встречать одних и тех же людей. Значит, у нас есть некая вкусовая общность.
– То есть ты фактически делаешь концерты для людей?
– Я выучила свою московскую целевую аудиторию в лицо – и они меня тоже узнают. Кто-то приходит слушать конкретных артистов, а кто-то доверяет мне и покупает билеты на все организованные мной концерты, потому что стал доверять бренду и разделять мой вкус. Папа говорил: первые десять лет ты работаешь на репутацию, потом репутация работает на тебя. Только за эти десять лет нельзя сделать ни одной ошибки, потому что тогда все будут помнить только её на фоне сотни удач.
– Много у тебя своей публики?
– Нет. Но большое заблуждение, что в Москве живёт 15 миллионов людей, и все они могут прийти на концерт, что всё зависит от рекламы… Да нет же! На концертах Гилельса, Рихтера не было никакой рекламы и не было телеканала «Культура», а люди висели на люстрах. Потому что 40% детей в Советском Союзе ходили в музыкальную школу. А сейчас – меньше 4%. Вот и весь ответ.
– Есть какие-то слушатели, которых ты особенно хочешь видеть на своих концертах?
– Мне хочется, чтобы человек приходил не со своей концепцией, а чтобы было, как в названии диска Джорджа Майкла – listen without prejudice, слушай без предрассудков. Приди, как будто ты tabula rasa, и просто послушай.
– Поэтому ты так любишь слово «априори»?
– Да, потому что музыка — сначала, «до опыта». Но ещё для названия фестиваля, когда я придумывала его в 2013 году, мне нужно было выразительное слово, которое, к тому же, состоит по возможности из тех же букв, что и «опера», и понятно на всех языках. Желания выпендриться у меня не было, но я хотела сказать: «Приходите с чистым сердцем».
– Почему тебе так важно, чтобы люди слушали музыку?
– Живая музыка, исполненная живыми голосами и живыми инструментами, физически воздействует на человеческий организм. Люди прибегают после работы, они все волнуются, суетятся, бегут, плюхаются на место и уже через 10–15 минут после начала концерта все синхронизируются. Для этого и нужна увертюра в опере, так же строится и программа филармонического концерта. Вибрация, частота, энергия – если угодно, это язык Бога. Вообще-то это придумал не Никола Тесла.
– То есть ты занимаешься тем, что делаешь мир лучше.
– Я моделирую реальность. Прежде всего, свою. А там уж – как круги на воде.
– Как же ты стала заниматься прагматической коммерческой работой?
– В 2002 году я выиграла грант от правительства Австрии и попала на стажировку в Летнюю академию артс-менеджмента в Зальцбурге. К этому моменту я уже была осведомлена насчёт расписывания бюджетов, так называемых бизнес-планов и прочего, но в Зальцбурге об этом говорили не только люди, а как будто бы даже само пространство структурировало.
После этого я уверовала в то, что если я хочу сделать какой-то проект (на тот момент он был выставочно-музыкальный), то надо делать непременно так, как они учат. Вот это и была ловушка.
– Потому что тебя обманули?
– Лучшее образование – платное. Ты платишь буквально потом, кровью, слезами. И своим здоровьем по этому вексельному праву я тоже очень сильно расплатилась. Но хорошо, что душу не продала, потому что обычно-то всё заканчивается именно этим.
– А тебе предлагали купить?
– И очень часто. Уж я не знаю, адвокаты это были дьявола или нет, но никто не стесняется делать такие предложения. Ну, что сказать: спасибо, что честно. Приятнее иметь внятного врага, с которым тебе интересно играть, чем чтобы меня держали за дурочку.
Беседовала Ая МАКАРОВА,
Фото – Ира ПОЛЯРНАЯ, «Опера Априори»
